...
– КУДА МЫ ЕДЕМ?
Спрашивает мужчина лет сорока, зовут его Рольф. Он – завхоз одного из эвакуируемых детских домов. Как человек, привыкший к порядку, он считает своим долгом охранять доверенное ему имущество. Рольф отправился с детским домом из чувства ответственности, а не по приказанию. Его жена боязливо прячется за спиной у мужа – ее волнует, имеет ли она право ехать с супругом. Она низко опускает голову и смущенно произносит:
– Я много места не займу, и больших вещей у меня нет. Я только отрез Рольфу на новое пальто прихватила да семейный альбом. Подумала, что фотографии-то не повторить. Прошу разрешения не покидать своего супруга.
Яан Каэв начальственно кивает и продолжает вещать:
– Пункт нашего назначения – Центральная Россия, город Ульяновск на берегу реки Волги.
Рольф пытается уточнить, но другие не дают ему такой возможности. Каждому хочется самому тоже о чем-то спросить.
– А когда нас повезут обратно домой?
– А мы там, на Волге, вместе жить будем?
– Мой брат отстал от поезда, как мне его найти?
– Бабушка не знает, что нас увезли. Вы ей сообщите, где мы?
– Где мы будем спать?
– А где мы будем брать еду? Воровать?
Последний вопрос задает мальчуган с наглыми глазенками. Каэв, мельком взглянув на говорящего, резко обрывает его:
– Приступим к составлению списка эвакуируемых.
Эльза поудобнее усаживается на вещах, приготовив для записи лист бумаги и карандаш.
Мать девочки с игрушечным медвежонком, Мария, начинает объяснять, как она со своими детьми оказалась в этом поезде. У них на хуторе идут бои. Муж Марии серьезно покалечился на Нарвском водопаде и попал на полгода в больницу. Вряд ли он вообще знает, что происходит сейчас с его семьей. Несчастье произошло и с самой Марией – руку затянуло в прядильный станок на «Кренгольмской мануфактуре». А тут как раз началась война.
Кто-то сообщил Марии в больницу, что их хутор горит. Мария, с рукой на перевязи, бросилась домой, соседи сказали, что всех четверых оставшихся без присмотра детей отправили в детский дом, а детскому дому приказано отправляться в Россию. Она схватила чемодан, напихала в него, что успела спасти от огня, и побежала на железнодорожную станцию. Увидела испуганные лица двух дочурок, едва успела забросить чемодан в окно, а сама запрыгивала уже на ходу в последний вагон. Дети помогли затащить ее в тамбур.
Дочка Марии, девочка с губками бантиком и большими глазами совенка, все еще держит под мышкой медвежонка, то и дело перебивая маму:
– Пожалуйста, запишите – наша семья была в Ивангороде в приюте для бедных. Мы были дома одни. Мои братья играли в комнате со спичками. Дом загорелся. Мы вылезли из окна, и пожарный отвел меня, моих двух братьев и младшую сестру в детский дом.
Девочка указывает на свою маленькую сестренку, которой едва исполнилось три годика, и двух мальчиков – те сидят на верхних нарах и болтают ногами.
– А вы знаете, что товарищ Сталин послал мне этого игрушечного медвежонка? – спрашивает девочка, важно надувая губы.
Каэв удивленно вскидывает брови, а жена Эльза, вздохнув, вопросительно смотрит на мужа: это тоже записывать?
– Как тебя зовут? – деловито спрашивает он.
– Эло, – отвечает девочка, собираясь продолжить рассказ.
– Эло, запомни, Сталин – лучший друг всех детей.
Слова звучат пафосно, но вполне сойдут и за шутку. Каэв поднимает указательный палец, и на этом выступление Эло заканчивается. Она и так наговорила больше, чем требуется. Ему недосуг выслушивать долгие разглагольствования о чьих-то переживаниях, и, хотя девчушка и вправду забавная, очередь переходит к следующему ребенку.
Хрупкая, с серьезным, как у старушки, личиком, девочка в темно-синем платье с белым воротничком смотрит на начальника с искренней доверчивостью. Она старательно выговаривает каждое слово, хотя ей немногим больше десяти лет. Ее отец – капитан английского судна. Когда началась война, он не смог уже попасть в Эстонию, и бабушка – она очень старенькая и больная – отдала девочку в детский дом.
Затем в список заносится девочка, которая уже несколько лет ходит в школу. Волосы у нее заплетены в косичку с бантиком, носик решительно вздернут, она носит очки, на ней матросское платьице. Такие платья вошли в Европе в моду как раз перед самой войной и удержались среди модных нарядов до капитуляции Японии.
Сейчас никто, абсолютно никто не знает, что же с ними со всеми будет дальше. Но эта маленькая девочка в очках привыкла волноваться по любому поводу и за все отвечать. Чувство ответственности, как камешек, попавший в туфлю, не дает ей покоя:
– Когда Красная армия пришла в Эстонию, моего папу назначили директором фабрики. Маме это не понравилось, и папа от нас ушел. Я осталась с папой. А мама делала мне подарки. Когда началась война, папа отвел меня в детский дом, чтобы, если с ним на войне что-нибудь случится, я не осталась одна. У меня с собой было платье, в котором меня крестили – мне его мама купила.
Девочка поправляет сползшие на нос очки и садится на скамейку, в глазах застыла старческая тревога. Она ребенок, но уже успела почувствовать, что значит политический конфликт. Есть вещи, о которых лучше не думать, а еще лучше – не знать.
Очередь доходит до десятилетнего мальчика, он не знает ни своего настоящего дня рождения, ни места рождения, ни сколько ему лет. Найденыш. Нет, родственников у него нет. У него узкое лицо, в глазах золотые искорки, ресницы длинные, как у девочки, но зато ногти обгрызены до мяса.
Яан Каэв обращается к воспитательнице. Она, с побелевшим от боли лицом, лежит за спинами детей, отвернувшись к стенке. У женщины во время налета случился выкидыш. Смуглая, темноволосая, зовут ее Альма, ей 24 года.
Каэв растерянно присаживается рядом с нею. Оказывается, несмотря на плохое самочувствие, Альма выглядит очень даже привлекательно, а женщине, похоже, вовсе не до этого. Что-то в ней есть такое, что вызывает у начальника необъяснимое волнение, но он никому в этом не признаётся, даже самому себе.
– Мужа моего еще в начале войны сразу убили, – говорит Альма. – А теперь вот и ребенка потеряла. Муж так и не узнал, что я ждала нашего первенца. Все время подгадывала, когда ему про это сказать? Думала, рано еще… так и не успела. Война все перечеркнула.
Каэв беспомощно трет большие, как ласты у моржа, руки. Альма, с минуту помолчав, продолжает:
– Я давно работала в детском доме, дети ко мне привыкли. У нас здесь много воспитанников, про которых никто толком ничего не знает. Их привезли к нам в начале войны откуда-то с литовско-польской границы. Я тогда как раз была на работе и принимала их, – указывает она в сторону своих подопечных.
Долговязый еврейский мальчик с длинными красивыми пальцами и голубыми глазами – интеллигентность сквозит во всем его облике. На лбу написано, что он воспитывался в хороших условиях, умом не обделен. Но у разума есть удивительное свойство – излишняя робость.
Зато парнишка-цыганенок отчаянно храбрится, хотя и не всегда разумно. Он сосредоточенно следит глазами, как движется по бумаге карандаш женщины, составляющей список.
Перед нарами рисует мелом на полу третий подопечный Альмы – маленькая девочка с косичками. В глазах ни боли, ни надежды – вообще ничего.
– Она хоть и выглядит, будто подстреленная птица, но я уверена, что эта девочка станет настоящим художником, – говорит Альма.
У Альмы и потом всегда окажется рядом какая-нибудь «подстреленная птица».
Каэв продолжает опрос. Сестра и брат из Раквере. Брат спокойный, зато сестра шустрая и заводная. Она тут же готова перетянуть разговор на себя.
– У папы болела левая рука, он розой укололся. Когда он шел мимо хлебозавода, а там во дворе были красноармейцы, часовой подумал, что отец хочет прорваться на завод, и крикнул ему: «Руки вверх!» Отец поднял одну руку, а больную руку не смог поднять. Солдат выстрелил и убил отца. Смерть отца так подействовала на маму, что через пару месяцев и она ушла вслед за ним.
Старший брат дергает сестру за подол – хватит уже!
– Ах, мальчишки такие бестолковые, ничего не соображают, – бурчит девочка, но замолкает.
Каэв обращается к следующему мальчику – волосы у того по-городскому расчесаны на пробор, брюки со стрелками. Необычайно сияющие глаза и наивное выражение на лице. Он здесь совсем недавно, еще не знает, с кем ему по воле судьбы придется жить рядом и что это вообще такое – детский дом. Он, раскрыв рот, слушает, что рассказывают другие. Но и его собственная история потрясает.
– Когда пришли русские и моя мама стала работать в партийном комитете, отец сильно рассердился. Он взял ружье и застрелил маму, а потом сам тоже застрелился. Маму хоронили в красном гробу, играл оркестр. Как хоронили папу, я не знаю.
Яан Каэв смотрел на мальчика, как смотрят на диковинную птицу. Эльза, потрясенная услышанным, застыла от изумления. Она тут такого наслышалась, что это просто сбивало ее с ног. Не надо было быть опытным психологом – все отражалось на ее лице, оно читалось как открытая книга. Но почему-то в этой книге было больше жалости к самой себе, чем сочувствия к детям. Эльза не в состоянии была понять, почему мальчик, который должен кричать от отчаяния, стыдливо озабочен лишь тем, а стоит ли вообще об этом рассказывать.
– Кошмар! Это выше моего понимания, – вздыхает она.
Двое малышей разражаются громким плачем. Корпулентная воспитательница Меэри, внимательно слушавшая трагическую семейную историю, берет мальчика за руку. У Меэри есть способность оказываться в нужное время в нужном месте, будто волшебный ключ, чтоб открыть заветную дверь.
The introductory fragment is over. Buy product now
